Лето 1942 года. Предавгустовская жара даже ночью кажется невыносимой. Передовые части Красной Армии, сдерживая натиск гитлеровцев, остервенело рвущихся к грозненской нефти, с боями уходили на восток, к Волге.

Солнце клонилось к вечеру, когда у небольшой хатки, крытой камышом, остановился станичный обоз. Распахнулись ворота, и солдаты торопливо внесли во двор тяжело раненного офицера.

– Мамаша, нужна срочная операция. Мы вас побеспокоим.

– Входите, входите!  – засуетилась женщина, тревожно вглядываясь в бледное лицо раненого: «Может мой?». Нет, это был молодой парень с черной шапкой волос, совсем незнакомый. Раненый глухо стонал.

Военврач тут же, в хате, сделал операцию. Забинтованного офицера снова уложили на носилки и отнесли в  сад, под вишню. На импровизированный операционный стол ложились все новые и новые раненые. Бой уже гремел где-то  поблизости. Враг в любую минуту мог оказаться здесь, в Павловской. Медсанбатовцы спешно эвакуировались. По улицам  нескончаемой вереницей двигались то отходившие  войска, то группы беженцев. Через  несколько часов раненый, лежавший в саду под вишней, скончался. Его похоронили тут же.  Дав у невысокого холмика троекратный винтовочный залп. Пожилая женщина, хозяйка дома, стояла в  сторонке и тихонько всхлипывала, а на следующий день станицу заняли немцы.

* * *

Весна. Это пришла 68 весна Кирилла Шатуры. Много он пожил. Много видел и немало перенес. Не оттого ли теперь на лице Кирилла столько глубоких морщин, а в глазах синих,  еще не поблекших, затаенная грусть?

Кирилл берет лопату, потемневшую за зиму, и направляется в сад. Здесь, под старой вишней, искореженной войной, но выжившей, как и её хозяин Кирилл, спит вечным сном неизвестный русский воин. На просевшем холмике уже расцвел нарцисс. Старик подошел к могиле, наклонился, потрогал толстыми, узловатыми пальцами ярко-желтые цветы и,  выпрямившись, вздохнул.

Солдаты, павшие солдаты! Вы не видели слез радости на лице победы. Но вы дрались   с мыслью о ней, стараясь даже ценой своей жизни приблизить её день. Вы не видели и не слышали, как в то майское утро 1945 года, солнечное и радостное, по улицам бегала босоногая детвора и кусочками подобранного у развалин кирпича писала самое  чудесное, что когда-либо писали дети  за годы войны: «Войне  – конец!». И тут же  рядом невыразимо счастливое, из букваря тех лет: «Летит скворец и громко напевает». Такие надписи громоздились на стенах домов, на тротуарах, на кое-где уцелевших заборах. И никто  из взрослых не ругал детей за эту «шалость».

Давно  было. Но старый Кирилл помнит. В непогодь иногда разгуляются старые,  зарубцевавшиеся отметины на теле бывалого солдата. Первый раз он был ранен в 1914 году, в войне с Германией, вторично его ранили при обороне Севастополя в 1942 году.

Кирилл Шатура уже пенсионер. У него есть внуки, дочь, зять. И ему очень хочется, чтобы могила солдата в его саду была последней на земле.

* * *

Кирилл Шатура  – мой сосед. Однажды я обратил внимание на то, что в его саду, на невысоком холмике растут цветы. Я спросил у него, что это.

– Могила. Солдат там похоронен. В 42-м ранен был под Екатериновской. Похоронили друзья-товарищи.

– Фамилию  его знаете?

Вместо ответа старик отрицательно покрутил головой.

– И вы все время за ней присматриваете?

Вместо ответа старик сипло сказал:

– Сын у меня без вести пропал в войну…

После этого разговора я всегда с каким-то особым почтением здороваюсь со своим стариком-соседом.

Ю. Козаченко.

Ст. Павловская.

(Газета «Путь к коммунизму»,                 9 мая 1964 года)