Лето 1942 года. Предавгустовская жара даже ночью кажется невыносимой. Передовые части Красной Армии, сдерживая натиск гитлеровцев, остервенело рвущихся к грозненской нефти, с боями уходили на восток, к Волге.
Солнце клонилось к вечеру, когда у небольшой хатки, крытой камышом, остановился станичный обоз. Распахнулись ворота, и солдаты торопливо внесли во двор тяжело раненного офицера.
– Мамаша, нужна срочная операция. Мы вас побеспокоим.
– Входите, входите! – засуетилась женщина, тревожно вглядываясь в бледное лицо раненого: «Может мой?». Нет, это был молодой парень с черной шапкой волос, совсем незнакомый. Раненый глухо стонал.
Военврач тут же, в хате, сделал операцию. Забинтованного офицера снова уложили на носилки и отнесли в сад, под вишню. На импровизированный операционный стол ложились все новые и новые раненые. Бой уже гремел где-то поблизости. Враг в любую минуту мог оказаться здесь, в Павловской. Медсанбатовцы спешно эвакуировались. По улицам нескончаемой вереницей двигались то отходившие войска, то группы беженцев. Через несколько часов раненый, лежавший в саду под вишней, скончался. Его похоронили тут же. Дав у невысокого холмика троекратный винтовочный залп. Пожилая женщина, хозяйка дома, стояла в сторонке и тихонько всхлипывала, а на следующий день станицу заняли немцы.
* * *
Весна. Это пришла 68 весна Кирилла Шатуры. Много он пожил. Много видел и немало перенес. Не оттого ли теперь на лице Кирилла столько глубоких морщин, а в глазах синих, еще не поблекших, затаенная грусть?
Кирилл берет лопату, потемневшую за зиму, и направляется в сад. Здесь, под старой вишней, искореженной войной, но выжившей, как и её хозяин Кирилл, спит вечным сном неизвестный русский воин. На просевшем холмике уже расцвел нарцисс. Старик подошел к могиле, наклонился, потрогал толстыми, узловатыми пальцами ярко-желтые цветы и, выпрямившись, вздохнул.
Солдаты, павшие солдаты! Вы не видели слез радости на лице победы. Но вы дрались с мыслью о ней, стараясь даже ценой своей жизни приблизить её день. Вы не видели и не слышали, как в то майское утро 1945 года, солнечное и радостное, по улицам бегала босоногая детвора и кусочками подобранного у развалин кирпича писала самое чудесное, что когда-либо писали дети за годы войны: «Войне – конец!». И тут же рядом невыразимо счастливое, из букваря тех лет: «Летит скворец и громко напевает». Такие надписи громоздились на стенах домов, на тротуарах, на кое-где уцелевших заборах. И никто из взрослых не ругал детей за эту «шалость».
Давно было. Но старый Кирилл помнит. В непогодь иногда разгуляются старые, зарубцевавшиеся отметины на теле бывалого солдата. Первый раз он был ранен в 1914 году, в войне с Германией, вторично его ранили при обороне Севастополя в 1942 году.
Кирилл Шатура уже пенсионер. У него есть внуки, дочь, зять. И ему очень хочется, чтобы могила солдата в его саду была последней на земле.
* * *
Кирилл Шатура – мой сосед. Однажды я обратил внимание на то, что в его саду, на невысоком холмике растут цветы. Я спросил у него, что это.
– Могила. Солдат там похоронен. В 42-м ранен был под Екатериновской. Похоронили друзья-товарищи.
– Фамилию его знаете?
Вместо ответа старик отрицательно покрутил головой.
– И вы все время за ней присматриваете?
Вместо ответа старик сипло сказал:
– Сын у меня без вести пропал в войну…
После этого разговора я всегда с каким-то особым почтением здороваюсь со своим стариком-соседом.
Ю. Козаченко.
Ст. Павловская.
(Газета «Путь к коммунизму», 9 мая 1964 года)