Помнит ли кто, что в станице Атаманской долгое время существовал приют для сирот? Очень тёплый привет в виде коротких рассказов всем его воспитанникам и работникам прислала  жительница города Серпухова Нина Баранова (Фадеева). Она сегодня пенсионерка, до этого  работала продавцом. А когда-то  была одной из дружного братства детдома.

Помидорные  страсти

Наши звонкие голоса слышны были далеко… Кубанская горячая пыль, которую нарочно поднимали чернокожие от солнца мы, детдомовские девчата, нескоро ещё уляжется на дорогу, покрытую трещинами от засухи.

– Пошли купаться, – предложила Лида Золотопуп.

– На Широкую, – поддержала Зоя.

Ватага ускорила шаг. Сосыка-речка извилиста, глубока и прохладна. Все семеро бросились в воду.

– Айда, на другой берег! – прокричала Тома Алябьева.

Переплыть Широкую мог только тот, кто умел плавать. Детдомовцам это было под силу.

– У меня дно! – кричит Люда.

Я тоже достаю дно, оно неприятно. Чёрный, липкий ил засасывает, да ещё эти пиявки. Я выскочила на берег… Зелёная трава – спасение.

– Ух, ты, помидоры!

Девчата давай рвать растущие на берегу мясистые плоды. Хорошо, трусы были на резиночках (такие называли «песочницами»), прямо в них и складывали спелую вкусноту.

– Ах, вы!.. – не бежала, а летела с возвышенности к нам Тая Черкашенко. Оказывается, она здесь жила. Неслась в красном платье, и лицо у неё тоже было красное.

Без капли отдыха после заплыва нам пришлось опять прыгать в воду. Тайка, бранясь, схватила вёсла и, оттолкнув лодку от берега, поплыла прямо на нас. Она била по воде и старалась попасть по нашим головам. Мы ныряли, расплываясь в разные стороны. А помидоры предательски выскакивали из трусов. Преследовательница лодку направила ко мне. Мы посмотрели в глаза друг другу. Учились ведь в одном классе. Хотела было ударить меня веслом Тайка, но почему-то не стала. Но зато собрала плавающие в воде помидоры и быстро поплыла к берегу.

– Давайте лодку перевернём! – кричала Томка.

– Девчата, она наши платья заберет, – вопила Зойка.

Мы спешили. Но защитница урожая опередила нас. Сложила платья в лодку и поплыла к себе. Усталые, мы выползли из воды.

Что делать? Надо идти в баню, ведь сегодня пятница, выдадут чистые платья. Авось не заметят. Нам по двенадцать-тринадцать лет. Без маек уже стыдно. Так что направились окольными путями. Кто прикрывался лопухом, кто – руками.

Зоя открыла двери бани:

– А вот и мы пришли мыться….

Расхватали тазики, намыливали головы, поливали друг друга водой. Вышли получать одежду.

– А где ваши платья? – спрашивает тётя Лида Ванжа. – Не выдам, пока не принесёте грязные.

Признались, что произошло. Она выдала нам чистое бельё. Но наказала идти к Тае и забрать скарб. Побежали мы на кладку, оттуда – на горку. На этой возвышенности стояли домишки, крытые камышом, и даже землянки. Вера Горб показала, где живёт Тая. У ее двора мы дружно закричали:

– Хозяйка!

Собака во дворе прыгала и лаяла, но никто не выходил. Так прошло полчаса. Появилась пожилая женщина, видно, что нервничала. Пристыдила, что мы не столько съели помидоров, сколько испортили кусты, а значит – посмеялись над её нелёгким трудом. Тайка же так и не вышла. Я посмотрела на землянку, на женщину в линялом платье, на её руки, припухшие и зелёные от травы. Мысленно дала зарок себе никогда не лазить в чужие огороды.

– Простите нас, пожалуйста, мы больше так не будем.

Женщина вернула наши платья, и мы побрели домой.

Наша территория

Детский дом был немаленький. Девять корпусов, стадион, три сада, подсобное хозяйство, где выращивали свиней, держали лошадей. Имелся даже грузовичок.

Режим дня таков: в 7 утра подъём, потом – зарядка, завтрак, школа, обед, домашнее задание, ужин, и в девять вечера мы уходили спать.

Татьяна Фёдоровна Омельченко вечером обязательно заходила в спальню.

– Все девочки на местах, – хором скандировали мы.

– До свидания! – прощалась она.

Все любили её, очень уж была душевной, напрасно не накричит. Знали мы, что далеко живёт от детского дома, а улицы не освещены. Да ещё идти ей через посадку, к маслобойне. А какое там давили подсолнечное масло! Если детдомовцы туда тайком прибегали, то обязательно круглую макуху брали. И делили на всех по кусочку.

…Как только дверь за воспитателем закрывалась, начиналась возня.

– Таня, расскажи что-нибудь, – просили девчата.

Таня Аносова сама придумывала истории. Про далекие страны, про людей и зверей. Иногда получалось очень страшно. Тогда мы глубже прятались под одеяло. Так проходило больше двух часов. Кто-то постепенно засыпал, а Таня всё сочиняла и сочиняла – до последнего слушателя. Наконец, спальня наполнялась тишиной.

Пирожковое   перемирие

Как-то меня попросили:

– Нина, подежурь в столовой, чтобы все поужинали, никто не подавился из малышей, ну и всякое такое.

На ужин в этот раз были пирожки, огромные с ладонь да ещё с картошкой. Повара замечательные! Уже пожилая Ксения Фёдоровна и молодая тётя Валя Исаенко готовили восхитительно.

Каждому на столе лежало по два пирожка и стоял стакан молока. Малыши первыми кушали, потом – постарше. Гляжу, один пацаненок пирожок с молоком съел, а второй на улицу тащит. И другой тоже собирается вынести порцию из столовой.

– Вы почему тут не едите? – спрашиваю их.

– Потом, – подозрительно просопели под нос ребята.

Всё расставил по местам Витя Шаповалов:

– Во дворе их ждет Пашка Дубина. Если ему не принесут пирог, он их побьёт.

Я во двор. И, правда, уже один малец отдаёт Паше пирожок. Подхожу:

– А ну-ка верни ребёнку его ужин!

Тот отдал пирожок, но на меня полез с кулаками. Никогда не дралась, а тут пришлось…

После ужина помыли посуду, вышла одеваться. Что за лужа под вешалкой? Оказывается, обидчик отомстил – помочился в карман моего пальто.  Но на этом история не закончилась.

Возле барского дома, где была наша спальная  девичья, рос огромный клён. Электрики делали высоковольтную линию и провода накрутили на дерево. Возле клёна кругами ходил Пашка. Увидел Петра Журавля, говорит:

– Сунь руку в дупло, там кто-то кусается.

Пётр одной рукой взялся за провод, а другой хотел в дупло полезть. Но высоковольтная  –  не шутка,  Петя погиб…

Все тогда обвиняли Дубину. Николай Ильич Буцкий попросил:

– Нина, поговори с Павлушей, воспитателей не желает слушать. А мы боимся, что он что-нибудь с собой сделает.

Да, имелось у меня с Пашей пирожковое разногласие. Да, не хотелось общаться, но надо. Подождала, когда он выйдет из спальни. Увидав меня, бросился в сторону… Догнала, взяла осторожно за плечо:

– Не вини себя. Ты же Петю не заставлял браться за провод. Вы просто играли, никто не знал, что так получится.

Он пошёл прочь по аллее, но его шаг стал твёрже.

«Ты обязательно станцуешь!»

За завтраком пионервожатая Надежда Васильевна Черкашина спросила:

– Хотите, чтобы у нас в детском доме была комсомольская организация?

– Да! – в один голос был наш ответ.

– Тогда подумайте, кого видите секретарём. Собрание в следующую пятницу.

Выбрали тогда меня. В детдоме настала пора самоуправления. Воспитатель давал задания на день. Я же распределяла обязанности между воспитанниками. Коля Сидорчук, например, любил животных, поэтому уходил в конюшню… Кто дежурил по столовой, кто – по кухне или ухаживал за цветами.

Остальные залезали в полуторку и ехали на бахчу. Светило солнце, ветер дул в лицо, мы пели. Одна песня кончалась, начинали другую. Михаил Макарович Копылов, скромный композитор, занимался с нами музыкой. Мы любили и его, и его песни. Как-то на 8 Марта выступали в клубе. Исполняли копыловскую песню. А там такие строчки:

«Нет сердца материнского теплее,

Нет в мире материнских рук нежнее.

От имени всей жизни на земле

Я до земли склоняюсь перед нею…».

Пропели, а чей-то голос произнес: «А у меня нет мамы, она умерла».  Зал заплакал.

…И вовсе не тяжело нам в поле работалось, а весело. Закончив прополку будущих арбузов, легко залетели наверх в машину. Обратно в детдом.

И надо же такому случиться! Люба Грисенко спрыгнула с полуторки. Видим, похромала по дорожке, приседая. Побежали за медсестрой, а та сказала, что девочка притворяется, помазала йодом и ушла домой. Ночью нас разбудил душераздирающий крик – это была Любаша. У неё опухла коленка. Кинулись вновь за помощью. В районной больнице ей наложили гипс.

После этого случая прошло некоторое время. Вызывает меня директор:

– Люба просит, чтобы ты к ней в больницу зашла. Машина едет в Павловскую, тебя довезут. У неё завтра тяжёлый день – ампутация ноги.

– Как, почему?!

Зашла в палату. Любочка лежала на кровати, одна нога в гипсе высоко поднята.

– Нин, ты знаешь, на обходе врач сказал, что завтра мне сделают операцию. Не хочу верить, это, наверное, не обо мне.

Я стала говорить, как красиво цветёт кремовая роза, которую с ней сажали, какие показывали фильмы.

Любочка перебила:

– Помнишь, по дороге мы шли, а на лавочке сидели бабушки. Одна сказала, что у меня красивые ноги. Вот тогда у меня что-то в колене дёрнуло. Ты веришь в сглаз?

– Не знаю.

Люба положила свою худенькую руку на мои колени:

– Ну как я буду без ноги!?

Я ласково провела по её волосам:

– Всё вьются – как будто накрутила на бигуди. А глаза у тебя на солнце изумрудные.

Зашла медсестра:

– Пора на процедуры.

Я быстро поцеловала Любу и наказала:

– Вспомни Мересьева. Ещё будешь танцевать, как он. Поправляйся, я тебя жду.

Ни с кем не хотелось говорить. Мне было не по себе. Хирург сказал, что у Любы саркома. Её родители умерли от туберкулёза. И сейчас произошла медицинская ошибка – слишком долго нога была в гипсе, время упущено. Даже после ампутации девочка месяца через три умрёт. Нужно было всё это скрывать…Такая тяжесть легла мне на плечи.

…Через время приехала детдомовская полуторка, водитель помог Любе выбраться из кабины. Мы замерли. Она стояла на костылях. И одна нога.

– Мне бы помыться в бане. Нин, ты поможешь?

– Конечно.

Тётя Лида помогла усадить её на добротную лавку. Любаша мелко дрожала. Особенно невыносимо было смотреть, как дрожит культя. Мы надели на неё клеёнчатый мешочек, чтобы не намочить свежую рану. Мыли её волнистые волосы.

– Любашка, у тебя волосы ещё красивее стали.

– Я подстригусь, будет легче ухаживать за ними.

Люба потом подолгу сидела в спальне, рисовала, но все её балерины, человечки, которых создавала, были с одной ногой.

В воскресенье нас водили в клуб смотреть фильмы. Она оставалась одна. Как-то возвращались через парк, издали замечаем: стоит, как подбитый воробышек, на костылях, голова опущена, ждёт.

– Знаешь, Люба, в следующий выходной айда с нами в кино.

И мы пошли, сидели на первом ряду, костыли оставили на проходе. Когда вернулись, у Любы сияли глаза.

– Любаш, ты пока порисуй, меня школьная подруга ждёт, – говорю.

А сама побежала на другой край станицы. Там с мамой жила Валя Попель. Мы с ней вместе ходили в литературный кружок. В детдоме нам не давали жареную картошку, а в этой семье для меня её готовили. Потом мы пили чай с вареньем и с хрустящим хворостом. Но не из-за еды к ним бегала. Мне интересно было почувствовать, как вне детдома живут. Ведь я с трёх лет сирота.

После чая Валина мама брала гитару, и мы пели «Вот кто-то с горочки спустился…». Так спокойно и душевно, мне даже не хотелось уходить. Неплохо было в детдоме, а вот только чего-то не хватало.

Читала рассказы Я. Ляшенко. Фото 60-х гг. из архива  воспитанницы Л. Гвоздицкой.