Об авторе статьи.
Николай Леонтьевич Белоруцкий родился в 1918 году в станице Новолеушковской в семье крестьянина. В 1938 году окончил среднюю школу, затем с отличием – исторический факультет учительского института в Орджоникидзе. После поступил в военное училище, которое готовило офицеров. Летом 41-го был направлен на Юго-Западный фронт. Командир стрелкового взвода, командир стрелкового батальона. Во время боев под Харьковом попал в окружение. Был тяжело ранен в грудь и предплечье. Потерял сознание и был пленен германскими войсками. За активную подпольную работу в концлагере был заключен в Нюрнбергскую тюрьму. В Освенциме фашистскими палачами клеймен – у него был выколот номер 166096. В апреле 1945 года во время бомбежки ему удалось вместе с двумя товарищами бежать из-под конвоя войск СС. Награжден орденом Красной Звезды и несколькими медалями. После войны работал учителем в Новолеушковской. Вел большую патриотическую работу. Ниже публикуем его воспоминания. Они были напечатаны в газете «Путь к коммунизму» и в недавно вышедшем в Краснодаре сборнике «Письма с фронта».
Я познакомился с Д.М. Карбышевым в августе 1942 г. на территории Германии в Хаммельбургском лагере для военнопленных. Будучи тяжело раненным и контуженным во время боевых действий, он оказался в плену. Довелось мне вместе с Дмитрием Михайловичем разделять горе в фашистской неволе, в гитлеровских лагерях смерти – Хаммельбурге, Флоссенбурге, Освенциме, Заксенхаузене, пережить Нюрнбергскую тюрьму гестапо, а также быть в одной подпольной организации. Это произошло после жестоких боёв под Харьковом, где я со своим батальоном попал в окружение. Во время очередной попытки прорвать кольцо получил тяжёлое ранение, попал в плен.
При первом же знакомстве генерал сказал:
– Плен – величайшее несчастье, страшная трагедия войны. Но пока идёт война на нашей Родине, мы должны бороться с врагом здесь, за колючей проволокой.
Гитлеровцы знали, что ещё до Первой мировой войны Карбышев, окончивший военную Академию Генштаба, был крупным специалистом военно-инженерного дела. Когда позже судьба свела нас в фашистских лагерях смерти, он рассказывал мне, что его возили в Берлин. Приняли его в столице Рейха с преувеличенным вниманием, сулили всякие блага – ведь некоторые немецкие офицеры знали Карбышева лично, так как бывали в СССР. Хотели поселить на вилле под Берлином. Не вышло. Карбышев сказал, что разделит участь своих товарищей. Фашисты пытались прощупать его.
– Давайте, – говорят, – формировать правительство России, но без большевиков!
Дмитрий Михайлович отказался и разговаривать об этом.
– Тогда, может, направить вас в нейтральную страну? – допытывались немцы.
– Сейчас нейтральных стран нет! – отвечал генерал.
– Так вы ничего не хотите? – удивились фашисты. – Что же с вами делать?
Чувство юмора не изменило Карбышеву:
– Сбросьте меня с парашютом в СССР.
А когда фашисты убедились в его неподкупности, его били, пытали, мучили.
Оказавшись в концлагере, Д.М. Карбышев сразу примкнул к лагерному подполью и принимал активное участие в подпольной работе. Он в скором времени стал знаменем действующей крепкой подпольной коммунистической организации военнопленных, которую возглавляли генералы Г.И. Тхор, С.А. Ткаченко, Михайлов и другие.
Подпольная коммунистическая организация сорвала многие массовые мероприятия, проводимые нацистами в Хаммельбургском лагере. Некто «юрист Мальцев» совместно с гестапо и беляками стал создавать Русскую народную партию. Сорвалось.
Подпольщики разоблачили и сорвали попытку гитлеровцев написать руками советских офицеров так называемую объективную «Историю операций Красной армии» в текущей войне». После этого гестапо удалось напасть на след нашей подпольной организации. В январе 1943 г. гестапо арестовало 21 подпольщика, из них – девять генералов. Остальные – офицеры-коммунисты, в том числе и я.
Убедившись, что Карбышева не сломить, гестаповцы обвинили его в активной пропаганде большевизма в лагерях военнопленных, в организации саботажа, вредительства и диверсий на предприятиях немецкой военной промышленности, в организации побегов из лагерей. Его бросили в одиночку Нюрнбергской тюрьмы гестапо. А весной 1943 г. его заковали в наручники и направили из Нюрнбергской тюрьмы в концлагерь уничтожения – во Флоссенбург.
Карбышева переодели в полосатую арестантскую робу с красным треугольником на груди и в деревянных колодках отправили в карантинный блок. И вот судьбе угодно было свести нас опять, но уже в качестве каторжников. Дмитрий Михайлович сразу узнал меня и наших общих друзей. Он дружески поздоровался, расцеловался, сказал:
– Очень рад видеть вас здоровыми и невредимыми, очень рад. Ну ничего, товарищи! Самое страшное уже позади. Вы, наверное, в курсе последних военных событий? Как разгромили гитлеровцев под Курском, под Харьковом! Какой провал фашистов в Италии! Теперь скоро конец! Будем крепиться. Как у вас настроение?
Услышав, что у нас настроение неплохое, что мы крепко подружились в неволе и стараемся поддерживать друг друга, Карбышев заключил:
– Дружба – великое дело, особенно в таком положении, как наше.
Карбышев рассказал, как его во-зили в Берлин, к высшим гитлеровским чинам:
– Вначале бросили меня гитлеровцы в каменный каземат, хотели напугать одиночеством, довести до отчаяния голодом, жаждой. Потом они пытались соблазнить меня буржуазной роскошью, уютом.
Однажды его повезли к профессору-фортификатору Гейнцу Раубенгеймеру, за трудами которого Карбышев следил в течение 25 лет.
– Вы человек науки, – сказал тот, – а у нас в Германии люди науки в большом почёте… Предлагаю вам звание немецкого генерала, докторскую учёную степень и жалование по чину… Вы будете освобождены из лагеря, будете жить на частной квартире с полной материальной обеспеченностью…
– Ваши предложения направлены не по адресу, – сказал Карбышев. – Я солдат и остаюсь верен своему воинскому долгу. Мой долг запрещает мне работать на страну, которая ведёт – скажу прямо – разбойничью войну против моей Родины.
Один из гитлеровских генералов, который принимал участие в переговорах, гневно заявил Д.М. Карбышеву:
– Напрасно вы, генерал и профессор, кичитесь так своим патриотизмом и учёностью. Имейте в виду, что Германия в скором времени применит в войне такое оружие массового уничтожения, что от СССР и его войск не останется и следа. А вы, генерал, своим упорством и нежеланием помочь великой Германии в её победе добьётесь того, что закончите свою жизнь на виселице.
Дмитрий Михайлович спокойно возразил:
– Советские учёные тоже не сидят сложа руки, они тоже совершенствуют своё оружие.
Несколько месяцев Карбышев пробыл в лагерном лазарете – ревире. Но он и здесь не терял времени. С большим интересом слушали узники, как Карбышев разбивал миф о непобедимости гитлеровских войск и приводил для доказательств многочисленные примеры из прошлого.
Во второй половине 1943 года, когда под ударами нашей армии гитлеровская армия начала откатываться на запад, в ревир зачастило и начальство концлагеря. Они, конечно, знали: Карбышев – выдающийся генерал, учёный, и хотели послушать его прогнозы о перспективах войны.
Однажды комендант лагеря Фриц Штольнек во время обхода ревира спросил Карбышева:
– Как долго, генерал, будет длиться война? И от чего, по-вашему, зависит приближение её конца?
Карбышев ответил:
– Я считаю, что многое будет зависеть от открытия второго фронта.
– И вы верите, что рано или поздно откроется второй фронт?
– Да, верю, что откроется второй, а возможно, и третий фронт!
Под третьим фронтом Дмитрий Михайлович имел в виду партизанское движение в фашистском тылу.
Комендант нервно взмахнул плетью:
– А как думает большевистский генерал? Кто же победит?
– Конечно, победит Советский Союз, и вы в этом не сомневаетесь, – спокойно сказал генерал.
Комендант только досадливо плюнул на пол и, уходя, выругался:
– Швайнерай, свинство! Безум-ный фанатик, старый большевик. Забудь, кто ты был, ты политзаключённый, преступник перед Германским рейхом.
Карбышеву приносили клочки бумаги и огрызки карандашей – сокровище в лагерном быту. И он вычерчивал схемы Восточного фронта, кружочками расставлял войска, стрелками обозначал направления главных ударов и объяснял, как, по его мнению, должны будут развиваться события на фронте.
Его слушатели были голодными, усталыми, изнурёнными. И сам он был таким же. Может быть, он чувствовал себя в ещё более бедственном положении, чем мы, потому что он был старше каждого из нас. Но никто не знал лучше его, как важны для морального состояния узников убедительный разбор полученных известий, трезвая критика газетной болтовни, правильный анализ положения на фронте. И никто не умел это делать с таким знанием дела, как он. А отсюда недалеко и до предсказаний. Карбышев предсказывал – и не ошибался. «Русский генерал сказал…» Это становилось лучшим доказательством в спорах, основой для оценки как общей международной обстановки, так и для отдельных политических и военных событий.
Сказанное Карбышевым подхватывалось и распространялось сперва среди советских военнопленных, а потом и между немецкими коммунистами, поляками, чехами и французами. И после его слов почти всегда возникала надежда.
Помню такой случай: в ревир явился врач-эсэсовец. Он вызвал Карбышева в комнату блокового:
– Говорят, генерал, что вы считаете, будто Россия победит Германию?
– Да, я в этом убеждён.
– Мне кажется, что генерал душевно болен и заблуждается, – возразил эсэсовец и захохотал.
Потом фашист предложил Карбышеву, а также блоковому, который стоял перед ним навытяжку, сесть. И спросил уже серьёзно:
– Какие у вас основания утверждать, что Германия проиграет войну?
Карбышев долго молчал. Тогда блоковой нарушил молчание и на ломаном русско-польском языке повторил вопрос эсэсовца.
– Ну что ж! Скажу, если вам это доставляет удовольствие…
И Карбышев объяснил, что Красная армия начала широко развёртывать свои силы. Политический проигрыш Гитлера начался ещё в 1941 году, с момента вторжения в Страну Советов – теперь это совершенно ясно!
– О, вы не знай, ничего не знай! – воскликнул врач, стараясь перейти на русский язык.
Не подобрав подходящих слов, он опять перешёл на немецкий:
– Рейх ещё себя покажет. Мы применим новое оружие…
– Я слышал об этом от ваших учёных ещё в Берлине, куда меня во-зили до Флоссенбурга.
– Ну и что? Не поверили?
– Сказал, что на свете нет таких чудес, которые могли бы вас спасти…
Врач был явно озадачен. Стремясь, по-видимому, с помощью Карбышева добраться до истины, он решил вести дальнейший разговор с ним наедине, с глазу на глаз.
– Читали ли вы что-нибудь из трудов нашего фюрера? Как полагаете, в России, если даже Германия не выиграет войну, останется большевистская диктатура? – спросил фашист, выпроводив блокового.
– Советская власть будет жить до той поры, – ответил Карбышев, – пока нужна будет какая-либо власть вообще, то есть до полного коммунизма.
…В конце октября 1943 г. после селекции (отбора на умерщвление) я, как и многие другие ослабевшие, попал на этап в Освенцим для сожжения. Дело в том, что крематорий во Флоссенбурге не успевал сжигать трупы. Фашисты решили отправить большой эшелон ослабленных в комбинат смерти Освенцим.
Но мне не суждено было умереть и в Освенциме. Комендант Освенцима (Биркенау) возле крематория заявил, что мы будем предавать огню выгруженные трупы (пока нас довезли из Флоссенбурга в Освенцим, по дороге умерло больше 200 человек). Так я стал узником Освенцима под № 166096.
В апреле 1944 г. в Освенцим прибыл эшелон узников из лагеря смерти Майданек. Среди прибывших я встретил знакомых, которые и сказали, что в этом транспорте было трое наших генералов, один из них – Карбышев. Я разыскал его среди прибывших.
Дмитрий Михайлович, измученный, больной, лежал в блоке № II (карантинное поле «А») на нижней полке трёхъярусных нар. Сверху на него сыпалась из матрацев древесная стружка. В душном, переполненном до отказа узниками бараке стоял полумрак, и находившихся в блоке (бараке) людей трудно было разглядеть. Но Карбышев первый заметил меня и, обрадованный, громко окрикнул:
– Леонтьевич! Браво! Браво! Мой дорогой…
– Да, да, это я, Дмитрий Михайлович! Я рад, что здесь, в Освенциме, есть мои друзья.
Я объяснил, что и в этом аду много наших друзей. После взаимных расспросов Карбышев рассказал о Майданеке, тяжёлой эвакуации в Освенцим (Биркенау). Коснулся и последних военных событий на фронте. Карбышев сразу оживился, с радостью говорил о том, как гонят фашистских захватчиков, выметают за пределы Родины, как успешно наступает Красная армия в Белоруссии и Прибалтике.
Перед тем, как прощаться, он спрашивал о моём здоровье, как зажили раны, как рука, затем сказал:
– Сердце моё не нарадуется. Успехи нашей армии действуют на меня лучше целительного бальзама. Как узнаю очередную сводку – чувствую прилив сил и энергии. Держусь одним желанием, одной мечтой – дожить до радостного дня полной победы над фашистами.
В барак вошёл блоковой, поляк по национальности. Карбышев, встревоженный, быстро поднялся с нар, надел на голову арестантский берет, надел полосатое пальто и вышел вместе со мной из барака во двор. Было заметно, что он чем-то расстроен. Я спросил, в чём дело, и он ответил:
– Этот блоковой, в отличие от других польских заключённых, убеждённый фашист-пилсудчик. Ненавидит русских. А так как в блоке других русских почти нет, то всю свою злобу он вымещает на мне… Да стоит ли уделять ему внимание!
– Хорошо, что вы мне об этом сказали, я незамедлительно сообщу подпольному комитету… Постараемся добиться перевода вас из карантинного блока на другое поле.
В другой раз Карбышев засыпал меня вопросами о концлагере Освенцим-Биркенау: сколько в нём заключённых, сколько среди них советских людей и кто они? Интересовался работой подполья, из кого оно состоит. Полюбопытствовал даже, люди каких национальностей преобладают, каковы их взаимо-отношения.
Когда Карбышев узнал, что в лагере и его филиалах более 200 тысяч мужчин и около 100 тысяч женщин, среди которых большинство – политические заключённые, он воскликнул:
– Так ведь это силища! Её бы собрать в кулак и ударить по насильникам!
Чувствовалось, что ему хотелось самому поскорее включиться в борьбу.
…1944 год был самым тяжёлым для узников Освенцима. Ежедневно из разных стран Европы туда прибывали транспорты заключённых. Тысячами отправляли их в газовые камеры. Особенно зверствовали эсесовцы с апреля до сентября. Как раз в эти месяцы в лагере мы находились вместе с Карбышевым.
Были дни, когда в крематориях и на кострах сжигали в сутки до 15 тысяч человек. Крематорий дымил, и костры во рвах горели днём и ночью.
Положение узниц в женском секторе Биркенау было гораздо тяжелее, чем в мужском. Надзирательницы строили несчастных, измученных, полуголых узниц на поверку по нескольку раз на день, избивали. Никого не щадили: ни старух, ни детей.
Чтобы поддержать женщин морально и поднять дух и волю к борьбе, Карбышев написал к ним письмо-обращение. Насколько велико было воздействие этого письма, запомнила вырвавшаяся из Освенцима учительница из Орлов-ской области – партизанка Нина Савельевна Гусева, с которой мне посчастливилось встретиться в Москве, в комитете ветеранов войны.
Н.С. Гусева рассказывала, что узницы тайком читали обращение и даже написали ответ. Это письмо смогли тайно передать Дмитрию Михайловичу. Он его несколько раз перечитывал.
Женщины заверили мужественного генерала: «…Не посрамим имени советской женщины, будем оберегать его, как бойцы – своё воинское звание. В любых условиях останемся советскими людьми, не перестанем бороться за свою честь и честь своей Родины».
Узницы Освенцима-Биркенау сдержали слово, развернули, как и мужчины-узники, подпольно-патриотическое движение, оказывали ожесточённое противодействие фашистам.
В руководящем ядре женского подполья были Н.С. Гусева, учительница из Харькова Надя Котенко, польская коммунистка Ванда Якубовская, француженка Мария Клод, чешки Марта Диамант, Власта Верова и другие. Подпольщицы распространяли сводки Совинформбюро, листовки, умело налаживали помощь больным, укрывали от осмотров и «селекций» слабых женщин и детей.
В Освенциме было много обречённых детей и подростков. Эти дети часто украдкой пробирались в блок «дедушки» Карбышева. Он им рассказывал всевозможные истории о создании часов, о солнце, о луне и звёздах. Затаив дыхание, слушали они генерала и мысленно вместе с рассказчиком хоть на время переносились из ада Освенцима в иной мир.
Для развлечения детей Дмитрий Михайлович даже сделал солнечные часы. Однажды он стоял возле этих часов, увлёкшись какими-то вычислениями. Вдруг из-за угла появился эсэсовский офицер в сопровождении блокэльтестера – старшего по блоку. Эсэсовец спросил Карбышева, что он делает. Блокэльтестер перевёл вопрос эсэсовца с немецкого на ломаный русско-польский язык. Карбышев, стоя на одном колене возле часов, не глядя на подошедших, ответил:
– Считаю.
Поляк, желая угодить эсэсовскому офицеру, закричал на Дмитрия Михайловича:
– Встань, старый чёрт, разве ты не видишь, кто перед тобой стоит?
Карбышев спокойно повернул голову и, увидев эсэсовского офицера, встал, но арестантского берета, как это полагалось по лагерным правилам, с головы не снял. Блокэльтестер сорвал с головы Карбышева берет, размахнулся и хотел ударить его кулаком по лицу. Но эсэсовский офицер знаком руки остановил поляка и, обращаясь к Карбышеву, спросил:
– Что ты делаешь?
– Я сделал солнечные часы, – ответил Карбышев.
– Глупая, ничего не стоящая забава! Сколько на твоих часах? – спросил эсэсовский офицер.
– На моих – одиннадцать часов 30 минут, – ответил Карбышев. Немец презрительно посмотрел на солнечные часы, вытащил из своего кармана золотой хронометр, взглянул и с недоумением сказал:
– Разница всего на одну минуту… Ты что, старый Иван, часовой мастер или механик?
Карбышев молчал, и, не дождавшись ответа, эсэсовский офицер удалился.
В начале февраля 1945 г. я расстался с Дмитрием Михайловичем Карбышевым. Помню, перед расставанием он жал мне руку и повторял:
– Ждать уже немного, в крайнем случае, в апреле Гитлеру будет капут, и будем праздновать победу.
Я ему сказал, что нацисты могут с ним расправиться до нашей победы. Он ответил, что фашисты могут перед своим поражением пойти на всё, на любое преступление:
– Правильно вы делаете, что готовитесь бежать. У меня к вам, возможно, последняя просьба. Если удастся бежать, то навестите в Москве мою семью. Мой адрес, надеюсь, вы запомните: Москва, Смоленский бульвар, дом 15, кв. 31, Лидия Васильевна Карбышева. Расскажите им, что я не стал подлецом, и ещё прошу – зайдите к маршалу Василевскому и другу моей семьи генералу Леошене и расскажите о моём поведении, что я не стал подлецом, остался верным своему долгу. Напомните беседу со мной в Берлине фашистского профессора Раунбергеймера, угрожавшего нам атомным оружием.
Я заверил, что если удастся бежать, то всё сделаю. На прощание мы обнялись, поцеловались.
– Ну, до встречи на Родине. Желаю удачного побега, – сказал генерал.
С приближением фронта в Берлине гитлеровские палачи по приказу самого Гиммлера решили политзаключённых с Заксенхаузена этапом догнать до Балтийского моря и утопить, а тех, кто не мог двигаться, после селекции отправили в неизвестном направлении.
Около 40 тысяч узников из Заксенхаузена под сильным конвоем эсэсовцев – так называемый «марш смерти» – гнали в направлении Любека. Кто не мог двигаться – расстреливали. Почти не давали пищи и воды.
Пили из луж, ночевали в лесах под открытым небом. Я, как и тысячи других, шёл по этой «дороге смерти», по земле, политой кровью. Мне удалось из-под конвоя бежать в лес вместе с разведчиком-чувашом Павлом Захаровичем Чудиным.
Я выполнил просьбу генерала Карбышева, навестил его семью и его друга генерала Леошени. Жена генерала Карбышева Лидия Васильевна и его дочери Елена, Таня и сын Алексей внимательно слушали мой рассказ о Дмитрии Михайло-виче.
В октябре 1945 года подполковник Дементьев сообщил мне о смерти Карбышева в Маутхаузене. В ночь с 17 на 18 февраля 1945 года в концлагере Маутхаузен генерала Карбышева после горячего душа раздетого вывели во двор. Стояли крепкие морозы. Непрерывной струёй из брандспойта стали обливать генерала. Тело его стало медленно покрываться льдом. Но он произнёс твёрдо: «Бодрей, товарищи! Думайте о Родине, и мужество вас не покинет!». Это были последние слова генерала Карбышева, с которыми он обратился к узникам. Эти слова воина-патриота, как святое завещание, люди передавали друг другу.
Николай Белоруцкий.